В Эрмитаже открылась ретроспектива работ Бориса Смелова, художника, имя которого стало синонимом словосочетания «ленинградский андеграунд». Смелов наравне с Курехиным, Новиковым, «Свиньей» Пановым -- один из тех людей, на которых держится легенда о ленинградском неофициальном искусстве.
Сам факт открытия выставки Смелова в одном из главных музеев страны указывает не только и не столько на признание его как великого художника (это и не требуется), сколько на процесс канонизации неофициального искусства. Этот процесс происходит уже достаточно давно. Все, что явилось из среды ленинградских неформалов, стало не нормой даже, а штампом, общим местом: будь то новиковские аполлоны, курехинские игры или дичайший панк «Автоматических удовлетворителей». Вот и смеловские фотографии тоже. Как только какой-нибудь пижон берет в руки дедушкин «зенит» и начинает им щелкать направо и налево -- неизменно получается нелепое подражание Смелову. Даже если он не видел ни одной фотографии классика. Потому что фотографии «Пти-Бориса» -- единица безусловная, эталон лиризма, отраженного на пленке. Его черно-белые снимки обшарпанных стен, подворотен, странноватых персонажей, по сути, тоже стали каноничными изображениями Петербурга. То есть перешли уже в разряд архетипов.
Обитатель культурного подполья
Фигура Смелова -- под стать его фотографиям, тоже вполне легендарна. Прозванный Пти-Борисом (Гран-Борисом был его коллега и друг Борис Кудряков) Смелов -- из той же когорты, что и Олег Григорьев. Эдакий вагант, бродячий поэт без роду и племени (недаром он и отчим главного «митька» Дмитрия Шагина, и духовный, по сути, отец всего «митьковства» с его безалаберным братством). Эта позиция асоциальной творческой натуры объяснялась не неугодностью или неудобностью существующему строю. Скорее, Смелов просто к жизни вне подполья не был приспособлен и расположен. Что, кстати, жизнь и доказала -- фотограф умер в конце девяностых, так и не приняв «официальный» вид, ни разу не подмочив свою репутацию ваганта хоть какой-то сытостью. Не стал звездным фотографом, не начал продавать свои снимки за бешеные суммы коллекционерам. В последний период своей жизни он только подкрепил репутацию бродяги -- про него до сих пор ходят самые невероятные истории. Как «митьки», например, отправили Смелова в Америку лечиться от алкоголизма вместе с остальными деятелями арт-сцен. И тот съездил -- но только чтобы за океаном побывать. Никакие кодирования на него не действовали.
Фотографии Смелова, сама его манера рождались где-то на стыке петербургской природы и всего чуждого ей, но волею случая находящегося в том же пространстве. На стыке полных противоположностей. Эрмитажной коллекции, горячо любимых им малых голландцев и обшарпанных подворотен на канале Грибоедова. И то, что само такое сочетание сейчас оказалось канонизированным, -- вполне объяснимо. Оно -- та самая золотая середина, идеально гармоничное сочетание противоположностей, на котором высокое искусство, собственно, и существует.
Смелова стал тем, по сути, единственным художником, который смог фотографию встроить в образный и эстетический ряд всего неофициального искусства семидесятых. Смелов, безусловно, изображает то же и даже почти так же, как художники «Арефьевского круга»: Рихард Васми, Владимир Шагин и прочие. Но парадокс (а может быть, и логичное развитие истории) в том, что холсты Шагина и Васми сейчас смотрятся как приветы из прошлого, своеобразные эстампы. Фотографии же Смелова -- не столько задокументированная история, сколько нестареющие произведения искусства, абсолютно универсальные.
Новая жизнь Пти-Бориса
Ахматова в тридцатые годы как-то сказала, что Маяковского ей жалко -- потому что его насаждают, как картошку при Екатерине. И самому поэту это понравиться никак не могло. Эрмитажная выставка работ Пти-Бориса легко встраивается в ряд «мероприятий по увековечиванию памяти неофициального искусства», как это назвали бы в советской газете. А попросту -- Смелов стал очередным объектом, который как будто сам по себе переходит из разряда искусства подпольного в разряд какой-то совершенно иной. Возможно, даже самому Смелову чуждый. Начинается обычный процесс мутации наследия художника после его смерти. И сейчас получилось так, что эта мутация происходит не с произведением одного художника, а с целым пластом культуры. Осенью шумно, выставкой в тех же залах, где теперь висят фотографии Пти-Бориса, отпраздновали юбилей Тимура Новикова. Пару раз губернатор Матвиенко лично открывала SKIF – Курехинский фестиваль. Она же дружит с «митьками», бывает у них в мастерской, охотно красуется в тельняшке. Процесс «увековечивания» добрался до нацбола Новикова, сжигавшего «суеты» -- то есть все современное искусство -- в честь годовщины казни Саванароллы, нацбола же Курехина, которого только ленивый в последние годы жизни не обзывал фашистом... Теперь вот разгильдяй и гений Смелов. Но об этом скоро все забудут. Начинается для этой культуры новая жизнь.
