Разрешите сайту отправлять вам актуальную информацию.

15:40
Москва
28 марта ‘24, Четверг

Артисты Сергея Женовача учатся смотреть в глаза зрителям

Опубликовано
Текст:

Понравилось?
Поделитесь с друзьями!

Одно из главных событий минувшего года -- собственное театральное здание, появившееся у «женовачей» (так называют Студию театрального искусства) -- да такое, что по нему можно водить экскурсии. Большую сцену открыли прошлой весной «Битвой жизни» по Диккенсу. А на Малой на днях сыграли «Реку Потудань». В интервью перед спектаклем режиссер назвал платоновский рассказ сокровенной прозой. Как выяснилось, говорить со зрителем о сокровенном -- очень непросто.

Бывшая золотоканительная фабрика купцов Алексеевых (то есть семьи Константина Станиславского) так талантливо перестроена и оформлена художником Александром Боровским, что посетить ее -- все равно что побывать в музее архитектуры и дизайна. И наглядно убедиться, как суперсовременно может выглядеть подлинная кирпичная кладка, исторические интерьеры и старая мебель в стиле ар-нуво, если ко всему этому добавить умный и функциональный дизайн.

В фойе -- большие деревянные столы, за которыми собираются зрители. Перед началом «Битвы жизни» грызут яблоки, как будто выращенные заботливым садовником -- героем повести Диккенса. А перед «Рекой Потудань» ужинают картошкой, черным хлебом с салом и пьют чай из алюминиевых кружек.

Кто-то из критиков уже высказал предположение, что создатели МХТ были бы довольны этим зданием. Думается, они одобрили бы и то, как последовательно вводит Сергей Женовач во «взрослую» жизнь своих недавних выпускников -- чередуя работы в больших и в малых пространствах. От размеренного ритма Диккенса -- к прозе Платонова, полной непривычных метафор и словно вздыбленной, как сама Россия после гражданской войны.

История «женовачей»Студия театрального искусства родилась из курса, набранного Сергеем Женовачем в 2001 году в РАТИ-ГИТИСе.
Наследство

Любовь к инсценировкам прозы и сами принципы строительства театра Сергей Женовач перенял от своего учителя, Петра Фоменко. Поэтому каждая новая премьера в Студии театрального искусства появляется и существует не сама по себе. Это ступенька вверх, новый «кирпич» в эстетике театра.

Художник Александр Боровский в «Реке Потудань» словно цитирует своего отца -- знаменитого Давида Боровского, многолетнего соавтора Юрия Любимова по «Таганке», в 1974 году оформившего спектакль «Деревянные кони» по прозе Федора Абрамова.

На «Таганке» (символично, что «женовачи» обрели свое здание почти по соседству с театром Любимова) зрителя запускали в зал через сцену, устелив путь цветастыми половичками, добытыми Боровским-старшим в экспедициях по деревням.

Похожий половик узкой, словно река, лентой делит надвое весь маленький зальчик «женовачей». Слева и справа -- по ряду зрителей. Запуская публику в боковую дверь, красноармеец (словно взятый напрокат из другого легендарного спектакля «Таганки» -- «Десять дней, которые потрясли мир») проверяет билеты и отбирает у всех мобильники.

Актеры появляются не из-за кулис (их тут нет), а выходят из другой двери. Половик ведет от нее к противоположной стене -- к целому «лесу» струганых деревянных досок: герои рассказа Платонова работают в мастерской крестьянской мебели.

Большая часть действия происходит в проеме между досками и побеленной кирпичной стеной, в которой выдолблена неровная колея. Выхваченная из темноты острым лучом света (свет Дамира Исмагилова -- такое же важное «действующее лицо», как и актеры), она превращается в замерзшую Потудань, по берегу которой гуляют герои, считая дни до свадьбы. И в которую собираются кинуться после свадьбы -- вот только дождаться бы, когда тронется лед…

Экзамен на искренность

Спрятаться за привычными «масками» здесь не удается ни артистам, ни зрителям. Глаза и реакции публики видны так хорошо, что во время спектакля становится даже неловко: а вдруг и у меня такое же неприязненное выражение лица, как у той дамы напротив?!

Для актеров существование в таком маленьком зале -- экзамен на выносливость.

Камертон искренности задает отец (Сергей Качанов). Пристроившись на табурете между досок, он, будто извиняясь за то, что все еще живет на свете, рассказывает, как было у него три сына: два сгинули на империалистической войне, а третий, Никита, еще, может быть, вернется с гражданской...

Сергей Качанов чуть-чуть комикует, подчеркивая и необычный платоновский юмор, и простодушную философию одинокого старика, рассуждающего о том, что «жизнь далеко не нормальна». Его пронзительные и смешные байки словно оттеняют черствость и эгоизм молодости. Андрею Шибаршину и Марии Шашловой пока не удается быть столь же достоверными, как Качанову. Однако логике платоновской истории -- сокровенной истории двух юных людей, устремленных к прекрасному будущему, но чуть не погибших из-за такой малости, как телесная любовь, это вовсе не противоречит.

Вернувшись с войны и едва обняв отца, Никита встречает Любу -- дочку покойной учительницы, о которой раньше не смел и мечтать. Теперь оборванная, изможденная Люба учится в Уездной медицинской академии и живет одна в большом доме, без тепла и еды.

Лучше всего Марии Шашловой удается сыграть эту постоянную борьбу с голодом -- лихорадочный блеск глаз и порывистые движения, оправдывающие смешные и горькие фразы: «Я и так не очень люблю кушать: это не я -- голова сама начинает болеть, она думает про хлеб и мешает мне жить». Думать о еде незачем и некогда -- надо зубрить лекции.

Вот так же она до времени приказывает себе не думать о любви -- жениться можно только после экзаменов. Мария Шашлова пока не столько играет, сколько верно намечает тему: сила в этой Любе -- стихийная и неистребимая. Как в реке Потудань.

Андрей Шибаршин, напротив, подчеркивает в своем Никите слабость и потерянность. Увидел Любу -- и словно позабыл, что был солдатом гражданской. И случилось с ним что-то такое, что «вся сила бьется в сердце, приливает к горлу, не оставаясь больше нигде».

Непростая задача -- сыграть этот физиологический стыд, да еще на крупном плане. Ссутулившись, не поднимая глаз, Никита трет дощатый пол -- искупая свою бесполезность ночью, с удесятеренной силой доказывает свою необходимость днем.

Но при всей чуткости к платоновскому слову и душевным движениям его героев ближе к финалу в спектакле появляется какая-то скомканность, недоговоренность. Впрочем, «Река Потудань» явно рассчитана на вырост. Да и сама студия Сергея Женовача -- из тех театров, куда надо возвращаться и с удивлением открывать, как меняются спектакли и вырастают артисты.

Андрей Платонов«Река Потудань»
А пока, не впадая в ложную многозначительность и не скрывая своих промахов, спектакль играют честно и просто. И обрывают на самом интимном месте. Вернувшийся из долгих и горьких странствий Никита распахивает створки шкафа -- того самого, что смастерил к их свадьбе отец, и где теперь, сжавшись ненужным комком, плачет Люба. С неожиданным мужицким нахрапом лезет в шкаф и резко захлопывает за собой створки -- от чужих зрительских глаз. «Теперь идите к себе на квартиры и займитесь там чем-нибудь», -- по-хозяйски басит красноармеец, отбиравший у входа мобильники.
Москвичам предложили альтернативу Samsung Pay при оплате проезда в общественном транспорте
Реклама